Татьяна Журина: "Отдых больше трех часов считался роскошью"

500 слов о жизни полевого хирурга в одном из самых кровопролитных сражений Великой Отечественной войны. Своими воспоминаниями в канун Дня Победы с корреспондентом v-novom.ru поделилась Татьяна Журина, военно-полевой хирург, участница Ржевской битвы.

— Татьяна Алексеевна, Вы помните, как в Вашу жизнь пришла война?

— Мне вспоминается 1939 год. Я училась в Куйбышеве (ныне — Самара) в военно-медицинской академии. Жизнь шла своим чередом, с ее обычными радостями и горестями. Но, вы знаете, уже тогда в мирной городской суете поползли первые слухи о возможной войне. В это не хотелось верить, тем более что подписанный между СССР и Германией пакт Молотова-Риббентропа о ненападении убеждал нас в обратном. Но слухи ходили все настойчивее, и поступали они от вполне компетентных людей, среди которых были мои друзья из Высшей партийной школы при ЦК партии.

— И, тем не менее, начало войны оказалось для Вас полной неожиданностью?

— Ну, конечно. К тому моменту я закончила 4 курс академии и собиралась на отдых в Грузию. Как раз 22 июня пошла в профсоюз за путевкой и случайно услышала речь Молотова по радио. Разумеется, ни о каком отдыхе не могло идти речи. В стране была объявлена всеобщая мобилизация, мы экстренно приступили к занятиям за 5-й курс. Упор делался на военно-полевую хирургию и травматологию. Уже в конце августа многих студентов нашего курса отправили в действующую армию, и я была в их числе. Меня назначили на должность врача-хирурга 459 медсанбата при 369-й стрелковой дивизии 29 армии. В ноябре 41-го наша дивизия прибыла на Калининский фронт, а через месяц начались ожесточенные бои за Ржев.

— Битва за Ржев является одним из самых кровопролитных сражений за всю историю Великой Отечественной войны. Что лично для Вас было труднее всего в тех событиях?

— Условия, в которых приходилось выполнять свой профессиональный долг. Было очень больно осознавать, что из-за них твоя помощь не столь эффективна, как могла бы быть. Оснащение медсанбата — более чем скромное. Постоянно не хватало самых элементарных вещей: перевязочных средств, медикаментов, хирургических инструментов. Часто приходилось делать операции под бомбежками, при свете карманного фонарика или свечи. Послеоперационных больных относили на руках в уцелевшие дома без отопления и света. Зимой температура опускалась до 30 градусов мороза, и многие пациенты умирали от холода.

— В боях за Ржев Красная Армия потеряла 800 тысяч убитыми и около миллиона человек ранеными. Насколько Вы смогли ощутить на себе эту жуткую статистику?

— За все время службы на Калининском фронте раненые поступали в наш полевой медсанбат ежедневно. А в периоды наступления их поток становился непрерывным. В те дни операционный стол превращался буквально в конвейер. Работали по 16-18 часов, а то и сутки напролет. Иногда врачи не выдерживали и падали без сил прямо на земляной пол операционной. Отдых больше 3-х часов считался роскошью.

— Пришлось ли Вам тогда лично заглянуть смерти в лицо, на себе почувствовать ее близкое присутствие?

— Да, это было зимой. Наш медсанбат располагался в деревне Быково. 10 января немцы ударили по тылам, и мы оказались в плотном кольце окружения. Поначалу командование пыталось организовать круговую оборону в районе Мончалово; для этого в прилегающие леса передислоцировались разрозненные остатки дивизии. Но потом на военсовете было решено выходить из окружения. Пробирались ночью. Немцы быстро сообразили, в чем дело, и непрерывно бомбили. Часто бомбежки сопровождались раздирающим воем сирен – видимо, для усиления паники…

— Каково это — идти в прорыв с ранеными?

— Это чрезвычайно тяжело. Ты несешь ответственность не только за себя, но и за судьбу сотен беспомощных людей, жизнь которых во многом зависит от твоих решений. Ты должен спасти и себя и их, в то время как вокруг рвутся вражеские снаряды и мины, в условиях ужасного холода и голода. Мы ночевали, где придется: рыли окопы в мерзлой земле, сверху делали накат из бревен и спали. Или находили какие-то рвы, овраги: ложились прямо на землю, укрывшись сверху шинелью. Не хватало перевязочных средств, поэтому мы рвали на себе одежду, чтобы сделать из нее бинты. Было нечего есть. Мы жевали зерна пшеницы, которую собирали по полу в заброшенных сараях. Ловили голубей. Лошадей, убитых во время бомбежек, делили с ранеными: им давали мясо, а сами жарили на костре кожу – так и питались. Этот ад продолжался десять суток. Из него сумели выбраться лишь 5200 бойцов нашей дивизии. Остальные 14000 сложили голову в Мочаловских лесах. То, что я осталась в живых, наверное, было чудом.